Деревня одного человека: отшельник Саня живет среди диких зверей в 40 километрах от Твери

В автолавку или на почту за пенсией он ходит на лыжах и экономит дрова, чтобы не замёрзнуть.

Деревни в Тверской области вымирают: дома рушатся, улицы зарастают бурьяном, околицами владеет борщевик. Мне особенно печально смотреть на это запустение. Сам я родился и вырос в селе, оттого всем сердцем люблю русскую глубинку. Но ничего не поделаешь, таковы реалии современного мира. Жители некогда крупных сёл доживают свой век, на смену им никто не приходит.

Однажды случайно услышал, что в Калининском районе в полном одиночестве живет пенсионер, уже несколько лет он единственный житель деревни. Захотелось с ним познакомиться. Не только из журналистского любопытства, возможно, ему нужна какая-то помощь. Обсудив командировку в редакции, сразу поняли, какая именно. Но об этом позже.

Деревня Гридино находится примерно в 40 километрах от Твери. Казалось бы, совсем рядом. Не тут-то было. От деревни до цивилизации – пропасть. Местные власти совсем не чистят дороги от снега. Редакционный Ford Focus доехал лишь до деревни Петровское. Оставшиеся километры сможет осилить только серьезный внедорожник. Именно на таком местные охотники согласились подбросить нас до Гридино.

За окном автомобиля – чарующая красота зимней природы. Всюду на рыхлом насте следы лосей. Охотники то и дело вглядывались в снежную маету. По их словам, животные заходят прямо в населённые пункты. Через 15 километров – деревня Третьяково. Дальше нет даже намёка на дорогу. Меня пересадили на снегоход. Полтора километра по снежной целине в 20-градусный мороз… и вот, из-за разросшихся веток выглянули крыши избушек. Наконец, мы в Гридино. 

Удивительно, но здесь не пахнет смертью, хотя пейзаж говорит именно об этом: пять ветхих домиков, застывшие во времени подворья и безграничная власть растительного мира. У одной лачужки с краю – ни забора, ни калитки, ни каких-либо сарайчиков для хозяйственных и других нужд.

Это и есть дом Александра Сметанина. Местные зовут его Саней.

Ветхий деревянный колодец у входной двери давно не использовался. Сруб накренился на бок, его контуры под снегом, скорее, напоминают какое-то зловещее существо, притаившееся в засаде.

От снега очищен маленький пятачок у порога. Старую рассохшуюся дверь сильно перекосило. Подумалось, её можно открыть, только рванув ручку вверх и сильно потянув на себя. Так и есть. Дверь приподнялась изнутри и чуть не соскочила с петель. В проёме, сутулясь, стоял старик. Смотрел сощурившись и пристально. Наконец, он вышагнул на свет и протянул руку поздороваться.

– Заходи, не студись. Мороз-то вон какой, – прозвучало хрипью. – Да не вздумай разуваться.

Я слова не успел сказать – кто я, зачем приехал. И немного оторопел от этого.

Маленькая тёмная горница забита всякими ненужными вещами: стул без ножки, ведро без днища, старые разорванные ватники… Сквозь завалы, как кроту, пришлось прорывать ходы. По скрипучему дощатому полу мы прошли в дом.

Тесная жалкая комнатушка с нищенским убранством. Здесь и спальня, и гостиная, и кухня. Центральное место отведено столу, заваленному грязной посудой, какими-то объедками и отходами. Ничего съедобного.

Выпить чаю хозяин не предложил.

В доме давно не было уборки. Уровень грязи измеряется годами. «Присаживайся, чё стоишь?» – произнес вторую фразу гридинский отшельник Саня.

Я сел на краешек кровати, другого варианта не было. Единственное кресло напротив занял хозяин. Он взял со стола пачку дешёвых сигарет и закурил. Пепельница доверху завалена окурками, которые сыпались через край, с края – на стол, со стола – на пол.

– Вы здесь всегда один? – начал я.

– До лета. А там на выходные дачники приезжать начнут. Я уже привык жить в одиночестве. Уже лет десять вот так. Сперва мать похоронил – у неё инсульт был. Потом похоронил братика. А после у отца отказала почка. Никаких родственников не осталось. Детей нет. Был женат, да жена спивалась каждый день. Расстались.

В комнатушке даже нет зеркала, в которое можно было бы посмотреться и увидеть живого человека. Сметанин совсем потерял счёт дням, застыл на целые годы в этой глуши. На вопрос «Когда?» протяжно отвечает: «Давнооо».

Саня рассказывает, что частенько лоси, подобрав под себя ноги, ложатся прямо под его окнами. А чуть подальше целая семья копытных устроила себе лёжку. Настоящая глушь.

– Раньше были колхозы, совхозы. Кругом жизнь кипела. Сам я работал трактористом долгое время. Сейчас всё развалилось. Одни пилорамы в округе. Работа исчезала, люди уехали из этих мест – кто в Суховерково перебрался, кто в город, кто куда. Лишь я остался в родительской избе.

Вспоминая прошлое, Саня сочно матерился. Сквозь мат разобрать речь невероятно сложно, она невнятна то ли из-за отсутствия зубов, то ли из-за того, что старик совсем разучился общаться с людьми.

– Единственная собеседница – кошка Муська. Ещё за курочками хожу. У Матвея несколько несушек, я их кормлю, пока хозяин в Москве, – махнул рукой в сторону мутного окна хозяин.

Как оказалось, этого достаточно, чтобы не чувствовать себя брошенным. Потушив одну сигарету, старик тут же прикуривает другую. Табачный дым не выветривался отсюда никогда.

Внутри промозглый холод. Хозяин в тёплой кофте, надетой на свитер, из-под которого торчит рубаха. На ногах валенки. Тепла от печи совсем не чувствовалось.

– С дровами плохо. Совсем немного их осталось. Боюсь, не дотянуть до весны, – похлопал рукой по глиняной печке Александр Анатольевич. – Вот я сегодня утром печь не топил, сделаю вечером. На следующее утро тоже не буду топить. Вот так и экономлю. 

Худые щёки втянули очередную порцию табачного дыма:

– Дрова-то покупать надо. А это дорого. Последний раз покупал дрова в Полубратово. 10 тыщ – один воз. А ты чаво хотел? Дрова купи, а сам сиди нежрамши. Да и что за поленья такие – привезли, а они не колются. Слыхал по телевизору, что тем, у кого маленькая пенсия, дрова дают бесплатно. Правда, чё ль?

– Есть такое дело. А какая у Вас пенсия?

– Да какая там пенсия? 6 тыщ с небольшим. Добавили тут мне на буханку хлеба. А кому-то и по целой тыще. Как хошь, так и живи. Хорошо, что есть картошечка своя. Можно пожарить да поесть.

– Хозяйство не держите?

– На кой оно мне? Животину кормить надо. Вон этим курам-падлам даёшь хлеба, а они не кладутся. Мне и самому есть нечего.

Еду старик готовит на электрической одноконфорочной плите. Она проржавела буквально насквозь, но всё-таки выглядит заметно лучше чугунной сковородки.

– А продукты где покупаете?

– Иногда кое-чё возьму в автолавке. Она приезжает в Калошино два раза в неделю – в понедельник и в пятницу – в половине одиннадцатого примерно. Я туда хожу на лыжах. Сейчас мне 65 лет, а как я буду дальше добираться? Более двух килОметров туда и столько же обратно. За пенсией – тоже в Калошино на лыжах. Хоть бы раз прочистили дороги. Пешком-то всё легче, чем на лыжах.

Когда Александр Анатольевич в последний раз был у автолавки, жители Калошино рассказали, что им заинтересовались журналисты из города. Оказывается, Саня ждал моего приезда два дня, поэтому без лишних вопросов и впустил в дом.

Очередная сигарета с силой потушена в пепельнице, старик потянулся за следующей.

– А если со здоровьем вдруг будут проблемы?

– Да брось, – замахал руками. – Прямо здесь на кровати и сгину. У меня нет ни таблетки. Помру, никто и не узнает. И телефона-то не было никогда. А зачем он мне? Никто не звонит, не пишет. Стоит у дома таксофон, так ведь к нему карточку надо покупать какую-то. А откуда деньги?

– Ещё, наверное, и «коммуналку» платите?

– А как же! За свет плачу. Больше 100 рублей выходит.

С потолка на плетёном проводе свисала лампочка. Однако она не горела, в комнате было очень темно: «Проводка исхудала, чинить некому. Свет стараюсь лишний раз не включать, провода искрят».

– Просыпаюсь часов в семь, иду за водой на колодец. Он в конце деревни. Каждое утро приношу две пятилитровые баклахи, мне хватает на день: чайник вскипятить, что-нибудь отварить. Да вот вода грязная, надо чистить колодец. Но одному этого не сделать. Ведь надо лезть внутрь. А кто меня потом достанет? – рассказывает о том, как проводит дни, Александр Анатольевич.

Десятью литрами воды в день не постираешь, полы не натрешь, посуду не вымоешь, да и сам не помоешься. Поэтому всё вокруг и поросло слоем грязи. Хозяин стеснялся беспорядка, просил не делать много фотографий.

Сметанин и сам не доволен тем, как всё вышло в его жизни. Но старается рук не опускать: прошлого не изменить, жить дальше как-то надо. Единственная радость – старый телевизор, который ему подарили сердобольные московские дачники. Хоть какая-то связь с внешним миром. Но после того, как Тверская область перешла на цифровое ТВ, «ящик» стал показывать только пару каналов.

– Смотреть нечего, одна ерунда. Раньше хоть было можно новости послушать по центральным каналам, а сейчас ничего. Обещали 20 каналов. А где они? Ведь было же всё хорошо. Кому понадобилось что-то менять? – рассуждает Сметанин.

Перед командировкой в Гридино редакция снабдила меня цифровой приставкой, чтобы подключить ее к телевизору пенсионера. Процесс занял более часа, но как я ни старался, ничего не вышло. Мужчина сильно расстроился, а я чувствовал себя виноватым.

Во всех районах области действуют отряды специально обученных волонтеров, которые помогают с подключением цифрового телевидения. Их можно вызвать по телефону 8 (4822) 33-33-45. Однако оператор горячей линии сказал, что добровольцев в такую глушь не направляют. Помогать пенсионерам должна администрация Верхневолжского сельского поселения, к которому относится деревня Гридино. Я позвонил туда. Но там ответили, что в администрации нет специалистов, которые помогли бы разобраться в настройках цифрового ТВ.

Никому не нужный, голодный, холодный… Александр Сметанин живет всего в нескольких десятках километрах от областного центра. Что там дальше, где таких деревень десятки и сотни?

Когда мы уезжали, Александр Анатольевич вышел покурить.

– Мне бы такой снегоход в автолавку ездить, – попрощался гридинский отшельник. – Вы уж помогите с телевидением. И, если можно, узнайте там в городе про дрова. Может, и мне они положены бесплатно?..