«Реставрационная выставка XIX – XX веков» в Музее Салтыкова-Щедрина

Лет пять назад в канун очередных Дней славянской письменности и культуры долгожданному косметическому ремонту «подвергся» выходящий окнами на Рыбацкую скромный серенький зальчик на первом этаже Тверского музея М.Е. Салтыкова-Щедрина.

Строители обновили паркет, побелили потолок, выровняли стены, – что, конечно, неплохо, – но зачем-то покрасили их ярко-розовой краской. Этот агрессивный фон мешает теперь сосредоточиться на экспонатах. Они бликуют в солнечных лучах. Вместо переживших еще советские времена портьер на окнах дешевые офисные жалюзи. А ведь эта невысокая прямоугольная комната с черным роялем и ветхими, опять же советскими, банкетками была одним из самых уютных и своеобразных выставочных залов города – благодаря одухотворенной атмосфере полузабытого музейного хранилища и загадочному обаянию старого особняка.

Экспозиция меняется каждый месяц, но, по-моему, приходить сюда имеет смысл от силы один-два раза в год. Придется метаться от стены к стене в поисках приемлемой точки обзора, просить выключить люстру и, в конце концов, сесть на корточки, чтобы хоть как-то разглядеть экспонаты, но увиденное точно будет стоить этих усилий. Недавний вернисаж с несколько неуклюжим названием «Реставрационная выставка XIX – XX веков» – тому подтверждение.

В небольшой коллекции – живопись, преимущественно из Осташкова, не дотягивающая до уровня произведений искусства, но, бесспорно, исторически и культурно значимая, темперные иконы, в том числе, «Покров Богородицы» и «Иоанн Дамаскин», гравюра «Екатерина II, путешествующая в своем государстве», народные костюмы, среди которых мужской кафтан из коровьей шерсти и женская рубаха из конопли, и даже семейное фото, в конце позапрошлого столетия раскрашенное от руки где-то в Казани.

Что касается живописи, реставраторы Нина Боброва и Лариса Морозова не просто подлатали холсты, убрали трещины и восстановили утраченный красочный слой, но и деликатнейшим образом сохранили самое ценное – дух и патину времени. Каждый объект сопровождает фотография, запечатлевшая его исходное состояние. Иногда утраты практически невосполнимы. Но впечатление от возрожденных полотен настолько свежо и ярко, что больше разглядываешь сами картины, забывая об уникальных мастерах, работе которых посвящена выставка. Впрочем, реставраторы всегда обречены именно на неявное присутствие в спасенных ими вещах. Это, как раз, свидетельство их высокого профессионализма. Гораздо хуже, когда, как в случае с тем же выставочным залом или некоторыми памятниками архитектуры, последствия неудачного евроремонта, в первую очередь, бросаются в глаза.

Событие регионального и отчасти российского масштаба – возвращение «Портрета девочки в венке из васильков», атрибутированного как работа Якова Колокольникова-Воронина (1782 – 1845) – представителя династии художников, самым известным из которых был дядя Якова Михайловича барочный мастер Мина Лукич (1710 – 1782?). Кстати, учился Мина Колокольников у любимого портретиста Петра I Ивана Никитина, чей племянник архитектор Петр Никитин спроектировал тверское трехлучие и «единую фасаду», построил Императорский Путевой дворец, Фонтанную и Полуциркульную площади.

В основную экспозицию другого музея – Тверской картинной галереи, – что свидетельствует об определенном признании творческой состоятельности Воронина, – входит его «Автопортрет с женой Степанидой Семеновной и сыном Александром». На полотне, написанном теплыми, радостными тонами, сентиментальный треугольник. Слева – слегка взъерошенный, наглухо закутанный в шейный платок, неврастенического типа мужчина в узком черном сюртуке. В центре – простоватая добродушная женщина в праздничном наряде коренной осташковки. Справа – с некоторым благоговением устремившийся к отцу счастливый маленький мальчик. Духовную и эмоциональную близость членов семьи провинциальный живописец передает через нежное сплетение рук и взглядов, однако не совсем справляется с глазами, отчего герои его немного косят. Этот непроизвольный комический эффект снимает пафос и обеспечивает картине искреннюю симпатию.

Можно предположить, что Якову Михайловичу вообще были присущи врожденная эксцентричность и традиционный отечественный разрыв между возвышенностью идей и нелепостью их воплощения. В воспоминаниях он предстает не только как успешный портретист, создатель серии сколь грандиозных, столь и наивных полотен, изображающих посещение Осташкова Императором Александром I, царских врат Богоявленского собора Ниловой пустыни и росписи храма Михаила Архангела в Псково-Печерском монастыре, но и как «местная достопримечательность», человек, самим образом жизни утверждавший свое право быть представителем богемы, называться не купцом третьей гильдии, а свободным художником. «Был крутенек, не любил шутить, бывало, крикнет, все дрожит. Но отходчив». Возвел колонный особняк с барельефами и большими светлыми окнами, где уединялся в мастерской, крышу которой венчала огромная жестяная звезда, сделанная «в виде колючего шара». Острые лучи ее блестели на солнце и жутковато мерцали по ночам в лунном свете.

«Девочка», более светская и декоративная, выполнена суше, энергичнее и профессиональнее. Складки рубашки, юбки и переброшенного через плечо скомканного плаща, очевидно, изображающего тогу, сталкиваются, пересекаются, производя несколько безумное впечатление струящихся в разных направлениях линий. Внимания заслуживают венок и, особенно, букетик в левой руке. Ловкие приглушенные мазки красного, синего, голубого, бордового и зеленого оттенков не воспроизводят цветы напрямую – как, например, написана вишенка на том же «Автопортрете», – а создают их живописный образ. Кажется, в характере «осташковского энтузиаста» было бы подчеркнуть столь удавшуюся деталь, однако букет почти сливается с фоном.

Мне не удалось разглядеть какие-либо «эффекты освещения», но простонародный тип русоволосого, с большими васильковыми глазами ребенка, отчасти, поза и, наконец, то, как обнажено ее правое плечо, почему-то заставили вспомнить ни много – ни мало капризных подростков великого Караваджо. На круглом личике модели отчетливо читаются испуг и глубокое недоумение относительно «великого» замысла, в реализации которого ее заставили участвовать. Сомнения в авторстве остаются, но подобная непредумышленная пародия на «караваджизм» вполне в духе Колокольникова-Воронина.

Читать полностью в ЖЖ m-yer-show