Троллейбус на белом снегу

Ну вот и полтинник… Цою пятьдесят?! Да бросьте, вы, «в наших глазах» ему все еще 28. Так будет всегда, и «сотый раз маслом вниз упадет бутерброд». Для Цоя старости не существует. Как и всего пафоса, с которым у нас принято отмечать большие даты, не обязательно касающиеся крайних цифр героев прошлого.

Знаете, феномен Виктора, которого язык так и не поворачивается назвать Виктором Робертовичем, трудно поддается объяснению, но одно известно твердо – Цой и группа «Кино» могли вспыхнуть только в России. Только в то время, когда сгнило почти все, и на развалинах Союза должно было родиться чему-то новому, новой культуре, потому что тысячелетие истории народа просто так не проходит. «Закрой за мной дверь, я ухожу» – понятно, откуда, но липкий туман – куда.

И не важно, что его субкультура отечественного рока помогла окончательно добить идеологию коммунизма советского образца в молодежной среде. Не важно даже, что у рокеров не было окончательной цели, потому что протест «против» имеет вполне ощутимый конец, но далеко не всегда переходит в протест «за». Важно лишь то, что Цой и рок-движение того времени помогли многим просто выжить, хотя многих рок и погубил.

В конце 90-х, когда знаменитый концерт в Олимпийском и не менее легендарный фильм «Игла» стали показывать на «первой кнопке», 21 июня или 15 августа обычно после десяти вечера, мое поколение начало втягиваться в творчество Цоя. Чтобы понять этого человека, нужно очень хорошо знать время, в которое он диктовал со сцены свои песни. Мы тогда еще не слишком хорошо его знали, потому что ходили в среднюю школу.

К Цою относились по-разному. К его музыке, текстам, манере держаться на сцене. «Мои друзья идут всегда по жизни маршем…» Сказать, что Виктор – беспрецедентный талант, я не могу. Думаю, многие согласятся и сейчас, что Башлачев, Науменко, Шевчук, Кинчев, Бутусов – в чем-то талантливее лидера «Кино». Они просто раскрылись по-своему, кто-то только с годами. Так уж было предначертано. А Цою нужно было уйти молодым, потому что в противном случае он не стал бы легендой, ведь «его рука уже превратилась в кулак».

С другой стороны, говоря о таланте, трудно сравнивать всех упомянутых. У Цоя был другой талант – цеплять за живое улицу максимально понятными текстами на уровне то ли инстинктов, то ли неких человеческих архетипов, сопровождая все это налетом черной мистики с восточной внешностью. Короче, Цой подчинил себе молодежь, потому что в песнях и музыке «Кино» был тот «Бошетунмай», который переживал каждый в переходном возрасте на фоне разрушающегося мира перемен, никуда не ведущих.

…Помню, как мы морщились от «Кино» и шли гулять, считая это лучшим занятием, чем смотреть по телику концерт в Олимпийском. Но так было не долго. Когда подошел возраст, все начали болеть им. Цой – это харизма, как сейчас говорят. Бог тогдашней улицы, пастух молодежи, которая искала смыслы, дорогу, помощь, понимание, которая хотела жить и вести себя прямо противоположно образцовой пионерии, комсомолу, которые дискредитировали себя, как и вся система.

Целое поколение «семидесятников-восьмидесятников», «мамы анархии и папы стакана портвейна», выросло на нем, поколение, которое разорвало потом на части. Поколение «группы крови на рукаве», из которого вышла дилогия «Брата». Да и следующие будут расти на песнях «Кино» – опасного, но понятного каждому юноше языка «звезды по имени солнце». Только меньше, потому что жизнь стала стабильнее, по сравнению с 90-ми точно.

Вместе с «Кино» мы познали стиль примитивизма. Говорю, без какого-то ни было негативного оттенка. Ведь на его «восьмикласснице» учатся играть на гитаре – разве еще что-то нужно? Его творчество попало в десятку, без заумностей и витиеватостей, чуждых тем, «кто в пятнадцать лет убежал из дома». Оно ставило вечные вопросы и по-своему отвечало на них. В кризис молодости большего и не надо, «значит, все не так уж плохо на сегодняшний день».

«Последний герой»…Скорее – герой своего времени. Его знамя подхватили другие, те, которые сейчас рубятся с обуржуазившейся рок-культурой, неся те идеи перемен и разбившихся надежд. Ведь мы снова, копошась в «муравейнике», пытаемся сажать «алюминиевые огурцы на брезентовом поле», а для многих, как и прежде, «между землей и небом – война», и бесполезно «следить за собой, быть осторожным».